Полная версия кавер-стори журнала Rolling Stone, вышедшая в ноябре 2013 года. Эминему оставалось всего пару дней до окончания работы над его новым альбомом, The Marshall Mathers LP 2, когда мы [редакция RS] разговаривали с ним в его студии, расположенной в пригороде Детройта, в начале октября. В этом материале, не вошедшем в кавер-стори журнала «Rolling Stone» от 22 ноября, он поговорил о процессе записи альбома, о становлении блондином, о своем странном чувстве юмора и о многом другом.
[Интервью из российского выпуска RS дополнено отсутствующими вопросами из американского издания редакторами проекта ePRO. Также рекомендуем почитать материал, не вошедший не вошедший в выпуск.]
НОВЫЙ ДИСК И БОРЬБА ЗА МЕСТО БЕЛОГО РЭПА В ШТАТЕ МИЧИГАН
Может быть, дело в волосах. Сейчас их не видно под черной военной кепкой, но после пятилетнего перерыва Эминем вернул себе платиново-блондинистую шевелюру Слима Шейди, от которой отказался, победив почти убившую его зависимость от наркотиков и снотворного. Выйдя из рехаба, он, как кажется, немного зациклился на «суровой сосредоточенности», но сегодня, несмотря на приближающийся дедлайн его восьмого студийного альбома «The Marshall Mathers LP 2», рэпер находится в удивительно игривом настроении. В ходе нашего [Rolling Stone] долгого разговора он успел поизображать магистра Йоду, прочитать фрагмент из «My Name Is», посмеяться, поулыбаться, поиздеваться над самим собой — другими словами, сделать все то, что, как многим казалось, он делать давно разучился.
Для нашей беседы эминем отвлекся от микширования альбома, которое происходит в его напоминающей ангар студии в пригороде Детройта. Одна из стен занята коробками со старыми видеоиграми; по телевизору в лаунже показывают «TMZ on TV» и «Судью Джуди»; в туалете лежат стопки последних выпусков комиксов Marvel.
Эминем устраивается в эргономическом кресле в офисе менеджера Пола Розенберга. У его ног стоит бутылка минеральной воды и банка диетического «Ред Булла». На рэпере свежайшая белая футболка, шорты ниже колен и бело-синие низкие кроссовки Nike Air Max 1. На шее — серебряная цепочка.
Он в поразительно хорошей форме, с большими бицепсами, которые немного диссонируют с его узким, все еще лишенным морщин лицом. Эминему сорок один, но об этом невозможно догадаться. На стене над его головой — большой принт с обложкой альбома «Paul’s Boutique»; на рабочем столе Розенберга красуется бюст Венома, злодея из «Человека-паука», с огромным высунутым языком.
Через пару часов Розенберг приносит несколько миксов новой песни «Rap God», чтобы Эминем выбрал тот, который ему больше нравится. Рэпер выглядит немного ошарашенным: он думал, что с работой на этот день было покончено. Он поднимает руки в шутливом жесте отчаяния и вскакивает с кресла. «Ну все, — заявляет он со злобной улыбкой, — я возвращаюсь к наркоте!»
Rolling Stone: Каково тебе было, когда ты взглянул в зеркало и снова увидел светлые волосы?
Eminem: Это было, как будто я снова чем-то закинулся. Немного странно. У меня были не-простые времена, когда я ходил с этой прической, в основном связанные с тем, что я принимал кучу таблеток и у меня изо рта начинала течь слюна. Это было дерьмовое времечко, и мне кажется, что, когда я сумел завязать и перестал красить волосы, я так пытался от всего этого избавиться. Года два, после того как все закончилось, мне явно не стоило опять начинать краситься, но теперь я чувствую себя более уверенно. Когда ко мне снова начали приходить песни, я почувствовал, что это снова имеет смысл, так что я решил послать все к черту.
Rolling Stone: На этом диске ты выглядишь не таким напряженным, как на «Recovery», может быть, кажется, что ты счастливее, а может быть, ты просто больше похож на себя прежнего.
Eminem: Я подозреваю, что немного переборщил с радостью и весельем на «Relapse». Там все было шуткой: акцент, смешные тексты, шокирующие тексты, и это все просто ушло в песок. А потом на «Recovery» я как бы по-думал: «Давай-ка я попробую опять ненадолго стать серьезным, попробую снова начать записывать песни, которые что-то значат». Но после этого, когда я работал над «Bad Meets Evil» с Ройсом Да 5’9″, я опять начал открываться. Я снова почувствовал, каково это — делать музыку, не ощущая никаких ограничений. Я надеюсь, что новый альбом стал таким же: что в нем чувствуется, что мне было весело его записывать. Не то чтобы там не будет серьезных моментов, но я пытался отыскать баланс.
Rolling Stone: Плюс, насколько мне известно, твоя жизнь в последнее время была гораздо менее драматичной, чем перед записью «Relapse» и «Recovery».
Eminem: На этот раз я не приходил в себя после передозировки, понимаешь? И я не потерял только что Пруфа, одного из моих лучших друзей. Те времена были совершенно ужасными, и, когда я писал «Recovery», было много вещей, с которыми мне надо было разобраться. Работа над альбомом была для меня своего рода терапией. Понимаешь, мне все так же не хватает Пруфа, я каждый день вспоминаю о нем, и мне хочется, чтобы он был рядом. Но тогда все было по-другому.
Rolling Stone: Можно ли сказать, что сейчас ты счастлив?
Eminem: Наверное, да. Настолько, насколько я вообще это умею.
Rolling Stone: Один из первых разов, когда ты опять появился на публике со светлыми волосами, был, когда Брент Масбургер (Brent Masburger) брал у тебя в сентябре интервью для ESPN. Ты вел себя немного странно, и люди не поняли, что ты так шутишь.
Eminem: Мы как раз собирались показать клип на «Berzerk», поэтому я сделал соответствующее лицо. Вся эта песня кажется мне похожей на классических Beastie Boys. Ты знаешь видео на «Pass The Mic», где Эд-Рок делает такое лицо, будто он не смотрит в камеру? Это была моя версия того же самого. И я подумал, что будет только смешнее, если никто не будет знать, что я собственно делаю.
Rolling Stone: Что касается Beastie Boys, то я только слышал один раз, как ты говорил про «Licensed To III». Как ты воспринял «Paul’s Boutique» и то, что они делали после этого?
Eminem: Когда вышел «Paul’s Boutique», я был одним из тех поклонников Beastie Boys, кто его не принял. Мне потребовалось несколько лет, чтобы понять, насколько это гениальная вещь. Мне было грустно, что я так долго его не понимал. Конечно, в «Licensed To III» было много крутых вещей — сэмплы из Led Zeppelin, вайб. И были Run-DMC, которые всем своим видом показывали: «Если мы тебе не нравимся, катись к чертям». Beastie Boys были такими же: «Пошли все в жопу». Мы ругаемся. Мы плюемся пивом. Мы выливаем все это на своих гребаных поклонников». Естественно, по мере того как они взрослели, их взгляды менялись, как у всех. Можно до безумия на них злиться, из-за того что последний альбом звучит не так, как предыдущий, но, если бы это было так, они бы не росли как музыканты. То же самое у и меня самого.
Rolling Stone: Ты работал с Риком Рубином над некоторыми треками с нового альбома, и там встречается классический хип-хоп-продакшн. Что это для тебя значит?
Eminem: Одна из моих любимых новых находок — это эксперименты со старыми битами, со старым саундом, всей этой ретрошнягой, когда ты пытаешься заставить ее звучать современно. Я двигался в этом направлении еще до того, как начал работать с Рубином. Это ностальгия по тем временам, когда хип-хоп был молод и свеж.
Rolling Stone: Первая хип-хоп-песня, которая, по твоим словам, тебя привлекла, — «Reckless» Айс-Ти — вышла почти тридцать лет назад, но бит и сегодня звучит абсолютно безумно.
Eminem: Сейчас можно взять этот бит, попросить, скажем, Дрейка, на него начитать, и это будет просто улет.
Rolling Stone: На новой песне «Legacy» ты рассказываешь о своих ранних годах так, будто это история супергероя: ты получил свои суперспособности от хип-хопа.
Eminem: Именно! Чувак, хип-хоп спас мне жизнь. Это единственное дело, в котором я хорош. Я больше ничего не умею. Я как ребенок-аутист с одним-единственным даром.
Rolling Stone: Ты говорил, что за всю жизнь прочел одну книгу — автобиографию Эл-Эл Кул Джея, но зато ты читал много комиксов.
Eminem: Я просто очень любил рисунки в них. Мне нравятся фантастические миры, всякие странные штуки. Мне говорили, что некоторые мои песни похожи на комиксы. Моя проблема в том, что, если я читаю что-то, что не я сам написал — хотя иногда это относится и к тому, что написал я сам, — я не могу это понять. Когда я начинаю читать предложение, у меня появляется мысль, и я переключаюсь на нее, и, когда я читаю следующее, мне нужно вернуться назад, потому что я уже не помню, что только что прочел. Мне приходится читать один чертов абзац по десять раз. Поэтому я не читаю.
Rolling Stone: «Survival» намекает на то, что ты никогда не уйдешь на покой. Это твоя сегодняшняя позиция?
Eminem: Часть меня чувствует, что я могу продолжать делать хип-хоп столько, сколько мне будет хотеться. Может быть, в какой-то момент я начну заниматься продюсированием. Потому что другая часть меня говорит, что придет такой момент, когда мне захочется оказаться за сценой, просто делать музыку. Так что вне зависимости от того, продолжу ли я держать в руках микрофон, я хочу всегда делать что-то, связанное с музыкой. Так проще убить время. (Смеется.) На самом деле это отнимает все твое время. Но у всех наступает такой момент, когда ты говоришь себе: «Блин, я больше не могу этим заниматься».
Rolling Stone: Ты чуть не умер от передозировки метадоном. Последствия тебя еще беспокоят?
Eminem: Нет, скорее нет. Я понимаю, что, вероятно, сократил себе жизнь на несколько лет. Мне сильно повезло. Может быть, мой обсессивно-компульсивный синдром стал тяжелее.
Rolling Stone: Ты себе сам поставил диагноз или это врач тебе сказал, что у тебя обсессивно-компульсивный синдром?
Eminem: Я сам так решил. Я бы мог сказать, что это все из-за музыки, но это не так. Когда я завязал, я стал замечать в себе разные вещи. Например, когда я занимаюсь на беговой дорожке, если у меня появляется мысль, что я должен сжечь пятьсот калорий, я сжигаю ровно столько. Часть меня думает: «Почему я это делаю, потому что у меня ОКС или потому что я хочу научиться быстро бегать?» А потом я работаю с партией ударных за пультом два часа подряд и говорю себе: «Черт, этот барабан не годится». Может быть, у меня так было всегда, но просто подавлялось лекарствами.
Rolling Stone: У тебя есть мании в отношении чистоты? Есть ощущение, что твой дом должен быть в идеальном порядке?
Eminem: Скорее нет.
Rolling Stone: Хм, тогда, скорее всего, у тебя нет ОКС.
Eminem: Я не думаю, что многие другие рэперы говорят: «Кажется, нам надо добавить один децибел на этот хай-хэт» — это минимальная единица, на которую можно увеличить громкость. Большинство людей даже не заметят одного децибела. Но я настаиваю: «Нет, у нас должно быть идеальное соотношение между ударными и вокалом». Иногда в таких ситуациях меня заносит. Кто-то должен буквально вырвать альбом у меня из рук, потому что я буду терзать его до бесконечности. И, скорее всего, никто все равно не заметит разницы.
Rolling Stone: Ты планируешь еще раз отправиться в масштабный тур?
Eminem: Хороший вопрос. Я давал концерты тут и там, и получалось неплохо. Такой режим дает мне возможность быть отцом и при этом записывать музыку. Я не уверен, что гастроли будут мне по душе. Но я не могу с определенностью сказать, что больше не отправлюсь в турне. Мне все еще доставляет удовольствие стоять на сцене, но теперь я предпочитаю сидеть в студии.
«ЕСЛИ В МОЕМ ТРЕКЕ ЕСТЬ ХУК, НО НЕТ ХОРОШИХ ТЕКСТОВ, ЭТО УЖАСНО. ПО-МОЕМУ, ЭТО ПРОСТО ДРЯНЬ»
Rolling Stone: Ты раз за разом повторял, что у тебя нет проблем с гомосексуалами, но в таком случае зачем в 2013 году употреблять слово «faggot»? И зачем использовать «gay-looking» как оскорбление на «Rap God»?
Eminem: Я не знаю, как это сформулировать, что-бы не повторить то, что я говорил миллион раз. Просто эти слова, слова такого рода, когда я начинаю читать, я не имею в виду по-настоящему…
Rolling Stone: Ты не используешь эти слова в значении «гомосексуал»?
Eminem: Да. Это просто как назвать кого-то шлюхой, или ублюдком, или кретином. Тогда этим словом очень легко бросались. Все восходит к тому батлу, который все время крутится у меня в голове, к тому, что мне нужно сказать то, что я хочу сказать, а уже потом беспокоиться о том, не задело ли это кого-нибудь. Я не говорю, что это было правильно или неправильно, но на этом этапе в моей карьере я произношу столько ерунды, не имея это в виду. Я смеюсь над другими людьми, над самим собой. Но у подлинного меня, у того, кто сейчас с тобой говорит, нет никаких трудностей с геями, натуралами, трансгендерами. Я рад, что мы живем в эпоху, когда люди начинают чувствовать, что они могут полноценно проживать свою жизнь и самовыражаться.
Rolling Stone: Мне казалось, что ты это делаешь отчасти потому, что, когда ты читаешь рэп как Слим Шейди, одна из твоих целей — как можно сильнее действовать всем на нервы.
Eminem: Ну, смотри, я занимаюсь этим дерьмом уже сколько, четырнадцать лет? Я думаю, люди знают мое отношение к разным вещам и к образам, которые я создаю в своей музыке. И если кто-то этого еще не понял, то я боюсь, что мало что могу с этим сделать.
Rolling Stone: Ты слышал «Same Love»?
Eminem: Слышал что?
Rolling Stone: «Same Love» Маклемора и Райана Льюиса.
Eminem: Что это за песня?
Rolling Stone: Это песня, кхм, про однополые браки.
Eminem: А, да-да-да, я слышал весь альбом Маклемора.
Rolling Stone: И как он тебе? Маклемор, наверное, самый успешный белый рэпер, появившийся после тебя.
Eminem: Ох, он крутой. Да, Маклемор крутой.
Rolling Stone: Другие рэперы начали уважать тебя за твою фантастическую технику — я не уверен, что он достиг того же признания.
Eminem: Он делает и вполне сложные вещи. Кроме того, он очень хороший сонграйтер. Концептуально то, что он делает, просто потрясающе.
Rolling Stone: Как тебе удалось так разогнать свой флоу на «Rap God»?
Eminem: Если я чувствую, что выложился по полной, то считаю, что дело сделано. Но, если этого чувства нет, я двигаюсь дальше. И ничего никогда не выходит так круто, как это звучит у меня в голове. Поэтому, когда я произношу рифму, вы должны слышать, как она звучит у меня в голове! Если бы надо мной ничего не висело и я бы просто записывал демо, я бы просто рассказал историю, но сейчас я в основном двигаюсь в сторону техники. Но, если я выпускаю трек и там есть хук, но нет хороших текстов, это ужасно. По-моему, это просто дрянь.
Rolling Stone: Именно поэтому ты так ненавидишь «My Name Is»? Ты чувствуешь, что там ты не был настоящим эмси?
Eminem: В этой песне есть хорошие вещи с технической точки зрения. Я не хочу ругать свои собственные записи. Некоторые рифмы смешные, но там все равно было что-то от настоящего эмси.
Rolling Stone: Стало быть, ты больше не ненавидишь эту песню?
Eminem: В первые годы я начал ненавидеть эту запись, потому что я всегда думал о себе как об андеграундном эмси. Я помню, как говорил с Ройсом, перед тем как мы прорвались: «Иоу, чувак, мы не из тех музыкантов, которые зарабатывают миллионы». Я хотел только получать достаточно денег, чтобы не ходить на работу, купить пристойный дом, содержать свою семью. Поэтому я был шокирован, когда «My Name Is» оказалась такой успешной. Я думал: «Я там просто читаю рэп!» Я просто повторяю (читает): «Hi, my name is — my name is — my name is — chika chika Slim Shady. Hi…»
Rolling Stone: Ну так в этом вся фишка!
Eminem: Да. Это был мой привет всему миру, но я не знал, что это мой привет всему миру.
Rolling Stone: С другой стороны, первая строчка — «Hi, kids» — показывает, что ты понимал, чего хочешь.
Eminem: Да кто вообще знает, чего я тогда хотел! С D12 вся идея была в том, чтобы говорить самые отвратительные вещи, которые только можно себе представить. Так что в этом треке я говорю более или менее то же самое, но теперь я понимаю, что я плохо влияю на своих юных слушателей, отсюда «Hi, kids!» Я обращался прямо к вашим детям, но у меня не было и мысли, что это действительно может случиться.
Rolling Stone: Ты был по-настоящему беден, когда записывал ЕР и альбом «Slim Shady». Ты хорошо все это ощущал. А потом меньше чем за год ты стал тем, кем стал.
Eminem: Это было полное безумие.
Rolling Stone: Об этом надо снять фильм.
Eminem: (Улыбается.) Получится неплохой фильм, правда ведь?
Rolling Stone: Когда ты начал злоупотреблять алкоголем и таблетками?
Eminem: Достаточно рано, когда все начало раскручиваться. Поначалу это в основном была выпивка. Я заливал тревожность, перед тем как выйти на сцену. Мне это никогда не было нужно, когда я выступал в клубах в Детройте: там меня слушали максимум несколько сотен человек. А теперь я должен был выходить к десяти тысячам, я вообще не мог понять, что происходит. Я не говорю, что не стал бы наркоманом, если бы не прославился. У меня явно есть склонность к аддикциям. Но тогда это в первую очередь было связано с тем, что надо выходить на сцену, где на тебя смотрят все эти люди. А потом получается, что ты делаешь это шесть-семь дней в неделю. Тело постепенно к этому привыкает, и ты начина бояться еще больше при мысли, что не сможешь выпить. Просто всего было слишком много сразу. Меня таскали из одного места в другое, я давал автографы, все такое. Я не мог это осмыслить.
Rolling Stone: Тебе не нравилось, когда на тебя смотрели, еще до того, как ты стал знаменит.
Eminem: Я все время думал: «Этот парень хочет со мной подраться?» У меня была паранойя на эту тему. Я всегда шучу, что не слишком удачно выбрал карьеру: я действительно не люблю внимание.
Rolling Stone: И при всем при этом ты сумел выпустить второй альбом на мейджоре — «The Marshall Mathers LP», — который сразу стал классикой. Что ты чувствовал тогда?
Eminem: Я помню, как люди из лейбла были разочарованы, потому что у меня не было правильной песни, которую можно было бы поставить первым треком. Я думал: «Что значит «Это неправильная запись?» Плюс еще было все это негативное внимание из-за рифм, которые я использовал, когда еще я был в андеграунде, когда я был никем. Теперь, когда я стал кем-то, я получаю за это по полной, так что…
Rolling Stone: Я специально скажу еще что похуже.
Eminem: Да! Я не понимаю, в чем дело, но теперь я буду говорить еще больше гадостей. Пошли в жопу. Вы пытаетесь меня уничтожить, отнять мой заработок, поэтому я уничтожу вас. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы разозлить вас, оскорбить вас и заставить вас чувствовать себя так, как вы заставляете меня чувствовать себя сейчас. Поэтому пошли все в жопу! Но в то же время я хотел, чтобы моя музыка звучала правильно.
Rolling Stone: Точно.
Eminem: Я научился этому у Бигги и Тупака. Когда ты учишься хип-хопу, ты берешь разные штуки у разных людей: рифму или флоу у Бит Дэдди Кейна или Кул Джи Рэпа. Но потом ты слышишь Тупака и понимаешь, что он писал песни. Его песни были чем-то. Ты думаешь: «Вот блин, я хочу ударить кого-нибудь по лицу, когда ставлю этот диск». А Бигги рассказывал истории. И я хотел делать то же самое. Цель, которую я держу у себя в голове, заключается в том, чтобы быть достаточно технически подкованным, чтобы не уступать любому андеграундному или мейнстримовому рэперу и при этом уметь делать из этого песни, чтобы песни заставляли тебя что-то чувствовать.
Rolling Stone: На этом диске ты снова возвращаешься к «Stan» с песней «Bad Guy». Та песня была большим шагом вперед, и в плане рассказывания историй, и в том смысле, что ты снял маску и показал, что на самом деле ты не Слим Шейди.
Eminem: Это меня тоже достало, потому что в начале я все время сталкивался с людьми, которые думали: «Иоу! Ты ведь Слим Шейди, чувак! Сделай что-нибудь безумное! Оторви сучке голову! Где твоя бензопила, ублюдок?» Но, кроме того, было очень интересно работать со словами Дайдо. Я подумал, что это идеальная возможность дать людям понять, что они должны думать о том, что они слышат на записи. Потому что многое из этого правда, но, с другой стороны, там столько абсолютно безумных вещей — как можно на это сердиться?
Rolling Stone: Ты знаешь, что слово «Стэн» вошло в лексикон? Люди говорят: «Я Стэн Эминема» или «Я Стэн в смысле Кэйти Перри».
Eminem: Вау, это безумие. Но это забавно.
Rolling Stone: И немного страшно, потому что Стэн безумен.
Eminem: Да… Но Стэн мертв! Он действительно умер на этой записи. Но я всегда помню про младшего брата в уголке моего сознания. Ему просто нужно было время, чтобы вырасти. А затем прийти и убить меня.
Rolling Stone: На новом альбоме есть много рефлексии и самокритики — и это продолжается еще со времен первого «Marshall Mathers LP», где было много раздираемых противоречиями персонажей. Что заставило тебя пойти по этому пути?
Eminem: Слушай, я знаю, что люди говорят, что они думают по поводу того, как я выражаюсь и какие темы поднимаю. Иногда я просто говорю что-то о себе, про что я понимаю, что вы и так это уже думаете, и даю вам возможность на меня наброситься. В любом случае грани между разными моими сторонами стираются. Недавно Слим Шейди сжег мой завтрак. Он явно сделал это нарочно.
Rolling Stone: Одной из твоих аддикций было снотворное. У тебя всегда были проблемы с тем, чтобы заснуть?
Eminem: Кажется, этого не было до того, как запустилась моя карьера, до того, как я подписал контракт с Дре. Я недавно вспоминал одну ночь, когда я был в Калифорнии и не спал, потому что сочинял. Я хотел выложиться по полной и произвести впечатление на Дре. У меня тогда начинались проблемы с наркотиками и проблемы с алкоголем, и я знаю, что если бы я не начал жрать таблетки, то стал бы настоящим алкоголиком. Я плохо спал, потому что мне надо было появляться во всех этих местах, и выступать, и все делать на уровне, потому что на меня все смотрели. Моя безумная голова говорила мне: «Они хотят, чтобы ты провалился, Маршалл. Они смотрят за тобой. Они ждут, что ты ошибешься».
Rolling Stone: Новая песня «Rhyme Or Reason», где используется сэмпл с «Time of The Season» The Zombies, намекает, что главной твоей проблемой было то, что рядом с тобой не было отца.
Eminem: Сейчас это, скорее, уже не слишком серьезно. Я просто возвращаюсь к старым темам. Я просто говорю: «Может быть, если бы мои родители вели себя по-другому, я бы не был таким злым».
Rolling Stone: Но нельзя ли сказать, что это дало тебе заряд ярости, который ты мог обратить на то, чего тебе не хватало?
Eminem: Меня просто все время бросало по разным районам. Я, скорее, злился из-за этого, мне всегда было из-за этого хреново. Но я не уверен, что сейчас у меня действительно сохранился гнев. Скорее, я думаю: «В рефрене надо будет сказать: «What’s your name? Who’s your daddy?»
Rolling Stone: Ты никогда не говорил со своим отцом. Тебе не будет легче, если ты хотя бы скажешь ему в лицо, что ты о нем думаешь?
Eminem: Может быть, часть меня хочет этого. Но на самом деле я не особо об этом думаю. В этом смысле я в порядке.
Rolling Stone: На «Headlights» ты говоришь, что прощаешь свою мать. Связано ли это с тем, что ты стал старше?
Eminem: Да, начинаешь на многое смотреть по-другому. Многие люди проходят через много разных вещей, в их жизни много чего не хватает — и кажется, с этим ничего особенно нельзя подумать. Но лучше я скажу это. Я люблю ее, потому что она моя мама. Я всегда буду ее за это любить.
[Следующий вопрос к Эминему, почему-то, не попал в российский выпуск журнала Rolling Stone. Перевод Любови Зеленковой.]
Rolling Stone: Кендрик Ламар, также учавствовавший в альбоме, упомянул практически каждое имя хип-хопа в строках «Control». Для тебя сейчас было бы странно поступить также, ведь так?
Eminem: Учитывая особенности моей предыдущей карьеры, не выглядел бы я как что-то вроде задиры? Или звучало ли бы это по-идиотски? Было время, когда я находился приблизительно в той же точке, что и он, касательно части «Дайте мне это сказать и мне похуй, что будет дальше». Я был намного более дерзкий и беспечный.
[—]
Rolling Stone: Ты яростно отстаиваешь личную жизнь своих детей. Ты не жалеешь, что столько лет делал Хэйли, Ким и свою мать персонажами песен и тем самым заставил мир ими заинтересоваться?
Eminem: Задним умом все крепки. В то время я так справлялся с трудностями. Я не думал о последствиях, о том, что правильно или неправильно. Иногда я думаю, что действительно дал людям слишком много, пустил их слишком близко, сказал слишком много личных вещей, о которых теперь жалею. Но ты никогда не знаешь, сколько человек тебя услышат. Конечно, теперь я понимаю, что знаменит. Теперь я, наоборот, борюсь с демонами, которые говорят: «Эй, чувак, ты хоть понимаешь, насколько ты знаменит? Ты не должен говорить это, не должен говорить то».
Rolling Stone: Ты сказал, что вряд ли когда-нибудь снова полюбишь. Это не очень грустно?
Eminem: Ну, я не знаю, чувак. На самом деле я не знаю, смогу я или нет. Сейчас я занимаюсь только рэпом, и за пределами этого, моей карьеры и от моего желания быть нормальным отцом почти ничего не остается. Но, может быть, когда-нибудь я смогу с этим справиться.
Rolling Stone: Ты сказал мне, что счастлив, «насколько умеешь». У тебя очень полная, продуктивная, но при этом немного ограниченная жизнь. Ты работаешь, у тебя есть дети, и это более или менее все. Тебе хватает?
Eminem: Я не из тех, кто будет говорить: «О, как я счастлив, я самый счастливый человек на земле!» Но я могу делать то, что люблю. Что-то мне может не нравиться, но я реализовал свою главную мечту и живу в ней. Сейчас я доволен. Я работаю не ради всеобщего внимания: понимаю, что это может звучать глупо, но я всегда хотел только одного, у меня была одна мечта: чтобы меня уважали другие эмси, чтобы KRS-One сказал: «Иоу, ну и дичь».
Rolling Stone: Миа Фэрроу по неизвестной причине недавно написала в Твиттере: «Я потеряла интерес к Эминему». Ты хотел бы на это ответить?
(После паузы.) Я и сам потерял к себе интерес.
Перевод выполнен редакцией российского журнала Rolling Stone.
